Имена друзей как вехи…
…Искусствовед Всеволод Петров написал эти слова в своих воспоминаниях о Данииле Хармсе, дружба с которым «оборвалась, едва дойдя до высшей точки» — Хармс был арестован. Этими же словами назвали выставку, посвященную Всеволоду Петрову в музее Анны Ахматовой в Фонтанном доме, рассказав о нем графикой и живописью, текстами и письмами его друзей и любимых женщин. Год назад в Москве прошла выставка «Всеволод Петров и колесо ленинградской культуры». В Фонтанном доме ее создали по принципу «кругов» — дружеских, профессиональных, семейных.
Круг Михаила Кузмина. В коммунальную квартиру на Спасскую, уже ставшую улицей Рылеева, Петрова привел друг и сослуживец по Русскому музею — художник Константин Костенко. В воспоминаниях о Кузмине «Калиостро» Петров напишет: «Он жил в проходной комнате с висячей лампочкой под жестяным колпаком, среди рыночной мебели, не замечая ее и не нуждаясь в декорациях, потому что владел чудесным даром превращать в поэзию все, к чему прикасался. Бедная комната с некрасивыми вещами становилась таинственной и поэтичной, потому что в ней жил поэт». Из фондов Фонтанного дома на выставке — графика Юрия Юркуна и Ольги Гильдебрант-Арбениной, фотографии той самой бедной комнаты, где за самоваром сидит Кузмин — Калиостро, названный Петровым так, потому что поэт обладал магической силой и зачаровывал людей.
Ольга Гильдебрант-Арбенина. Лодки (1950-1960)
Круг Даниила Хармса. Их с Петровым высокая дружба — это три предсмертных хармсовских года. Один из своих философских рассказов «Голубое небо», где ясно читается сквозь абсурдистский сюжет смертное блокадное время, Петров посвятит памяти Хармса. А Петрову на память достанется знаменитая трубка Даниила Хармса.
Фонтанный дом. Сюда молодого сотрудника, чтобы представить его Ахматовой, привел Николай Пунин — Всеволод Петров работал под его началом в Русском музее, был учеником в высоком смысле этого слова. «Атмосфера неблагополучия, глубоко свойственная всей эпохе, о которой я рассказываю, может быть, нигде не чувствовалась так остро, как в Фонтанном доме, — напишет потом Петров. — Над его садовым флигелем бродили грозные тучи и несли несчастья, которые падали на голову Пунина и Ахматовой».
Петров рассказывал, как чувствовал несоизмеримость масштаба своей личности и личностей Пунина и Ахматовой, но тем не менее в дальнейшем он вошел в их ближний круг.
О степени доверия можно судить по спискам «Реквиема» и «Поэмы без героя», сделанным его аккуратным и четким почерком.
«Пожалуй, он оставался одним из последних представителей старой петербургской интеллигенции, с которым свела меня судьба. Его манера держаться в обществе была столь непривычна, что вызывала у не знавших его людей удивление», — вспоминал художник о Петрове Валентин Курдов. На одной из стен выставочного зала Фонтанного дома семейные фото. Старинный дворянский, с XIII века, род Петровых. Его дед, которого Репин запечатлел на грандиозном «Торжественном заседании Государственного совета», — Николай Павлович Петров, председатель Русского Императорского технического общества, ученый, инженер-генерал. Его отец, тоже Николай, — выдающийся русский врач Петров, основавший Онкологический институт — нынешний федеральный НИИ онкологии имени Н. Н. Петрова.
Круг художников, с которыми Петров дружил, о которых писал, представлен блистательными работами Николая Тырсы, Владимира Лебедева, Татьяны Глебовой, Анны Лепорской, Алисы Порет, Владимира Стерлигова, Герты Неменовой, Алексея Успенского, Валентина Курдова и многих других «его художников» — редкими, подчас неожиданными и полузабытыми произведениями.
Владимир Лебедев. Наездник и клоун (1928)
И еще один круг — тех, кого любил Всеволод Петров. Лидия Аверьянова — тонкая нежная душа, переводчица, свободно владевшая множеством языков, поэт, не побоявшаяся в 1937 году передать за границу свои стихи, написав при этом: «Псевдонима не давайте, пожалуйста, пускай книга идет под моим полным именем, как моя подпись. Один конец!» Аверьянова погибнет в блокадном Ленинграде. А Екатерина Лившиц, та самая, которая в 1940 году в застенках НКВД скажет в лицо своему палачу: «Я с мертвыми не развожусь!», узнав о смерти своего мужа Бенедикта Лившица. Екатерина вернется из лагеря после войны и на десятилетие переживет Петрова, который все лагерные годы поддерживал ее — письмами, посылками. И в военных дневниках своих писал, что любит ее без меры.
Юрий Юркун. Дамы в шляпах в окружении мужчин (1930-е)
В военные годы Петров пережил одно из сильнейших любовных потрясений. Эта история легла в основу пронзительной «Турдейской Манон Леско». В архиве Петрова хранятся письма и фотография юной женщины в военной форме с нежным лицом — Веры Мушниковой, с которой офицер Петров познакомился в санитарном поезде. «Турдейская Манон Леско» — это о любви между мирами, между жизнью и смертью, между призрачными и тонкими ощущениями и грубостью войны. «Я виновата. Это только раз. А два — то, что я такая, причиняющая боль, так резко, сознательно, легкомысленно, — пишет Вера в 1942 году. — Поймите меня и простите. Но лучше не думайте обо мне. Может быть, все пройдет само по себе, а я буду молиться».
Вера Мушникова погибнет, и только текст Всеволода Петрова остается ей памятником.
Марина Ржевуская, двоюродная сестра жены Хармса Марины Малич, станет женой Всеволода Петрова уже после войны. Они поселятся в той самой квартире, где некогда жил Хармс. Марина Николаевна умерла в 1982 году. И запретила прикасаться к архиву мужа. Поэтому только сейчас полностью открывается для нас мир этого человека.
Музей Анны Ахматовой благодарит за помощь в подготовке выставки Галеев-Галерею и Ильдара Галеева, КGallery и Владимира Березовского, Леонида и Анну Франц, Николая Кононихина, Наталью Корнилову и Андрея Харшака.