Как мы проходим сквозь наше время

«Искусство новой России» тогда привезли в Токио, Осаку и Нагою. Экспозиция пользовалась успехом, но молодые японские художники были в разочаровании – им хотелось русского революционного футуризма и кубизма, а в Японию поехали работы Серебряковой, Кустодиева, Грабаря, Фалька, Лебедева, других первоклассных художников (работу Тышлера «Погром» и графический рисунок обнаженной натурщицы Лебедева советская цензура «зарубила» уже в Токио). Николай Пунин, который готовил и курировал выставку, писал Наталии Гончаровой: «Выставка средняя, но для Японии имеет значение». И в том же письме: «Сейчас в России в отношении искусства большой застой: новых сил почти нет, к старым – пренебрежение. Вообще не до искусства».

В конце двадцатых Пунин – сотрудник Русского музея (его уволят в 1934-м), его «роман с революцией» уже завершился – позади первый арест, Николай Николаевич не питает никаких иллюзий по отношению к власти, но именно Пунин – тот, о ком говорили, что у него абсолютное художественное зрение, знает русскую и мировую художественную культуру. Еще в 1915 году в журнале «Аполлон» вышла его статья «Японская гравюра» – и вот теперь, на десятом году советской власти, он наконец-то сможет увидеть Японию. Это будет его единственная заграничная поездка. Готовясь к отъезду из Токио в июле 1927 года, в одном из последних писем к Анне Ахматовой из Японии Пунин назвал эту страну и свое пребывание в ней «небесным подарком в руках».

Фото: Елена Лукьянова

В международном поезде Москва – Владивосток, а потом морем в Токио вместе с ним отправятся в дальнее путешествие 279 работ – живопись, графика, киноплакаты, детские книги. Пунин будет писать с дороги и из Японии дорогим ему людям – жене Анне Ахматовой и бывшей жене Анне Аренс-Пуниной, рассказывая, что видит и чувствует. Анна Каминская, внучка Пунина, вспоминает, как даже в кошмарные блокадные месяцы конца сорок первого года, когда семья, обессилев, лежала тут, в Фонтанном доме, он, чтобы хоть как-то отвлечь близких, рассказывал о Японии – об удивительно красивых храмах, о природе, о цветах.

И в эвакуации в Самарканде вспоминал о Японии, увидев уличного торговца, продающего пиалы. Японские пиалы, привезенные Пуниным вместе с другими сувенирами и подарками, семье удалось сохранить. Вот эти вещи, в небольших витринах на стене: сандалии гэта, игрушка-головоломка, куклы, в изящном деревянном футляре галстуки-бабочки, денди Пунин привез их с собой и носил: вот он в одном из галстуков на фото 1928 года. Пунин привез и три кимоно – жене, бывшей жене и дочери, в том японском кимоно Ахматову многие запомнили.

Вот известная фотография Ахматовой, сделанная Пуниным: с точеным лицом, мраморными плечами Ахматова смотрит с портрета, завернутая в японский шелк, вокруг шеи – нитки жемчуга. Они вместе на выставке – знаменитый портрет и те самые нити, потускневшие, рядом с родной золотой коробочкой, перевязанной красной лентой. Среди картин, которые приехали тогда из Ленинграда в Японию, был и портрет Анны Ахматовой кисти Петрова-Водкина: «Ящики вскрыли, и в этой чужой стране твое лицо на картине Петрова-Водкина посмотрело на меня, незнакомое и равнодушное». Этот портрет не представлен в Фонтанном доме (сейчас в Русском музее идет огромная выставка Петрова-Водкина, и портрет там, здесь же – эскиз).

Фото: Елена Лукьянова

«Русские опять в моде» – названием выставки стала фраза из письма Пунина Анне Аренс: «Местные газеты полны китайскими событиями, так что русские опять в моде; надеемся, что это пойдет на пользу выставке». «Китайские события» – это начавшаяся гражданская война в Китае, Шанхайская резня, когда в апреле были убиты сотни людей, в советском полпредстве в Пекине полиция схватила китайских коммунистов, впоследствии казненных. Выставка – не повторение той, это дань памяти Пунину, памяти тех, кто жил в Фонтанном доме, рассказ о давней истории в контексте истории трагического века: «Трагическое в том масштабе и в той очевидности и повседневности, в каких оно раскрыто перед нами, в сущности, уже не воспринимается как трагическое, и оно стало обычным, – писал Пунин. – Поэтому оно не может быть ни выражено, ни показано как трагическое. О нем мы можем свидетельствовать только чрезмерной сжатостью нашего проявления в жизни… Подлинная проба для нас – это то, как мы проходим сквозь наше время».

Художник Игорь Лебедев разделил пространство выставочного зала музея на пространство частной истории – где, собственно, те вещи, что привез с собой Пунин из Японии, пережившие и его, и Ахматову, ставшие реликвиями, и пространство, где картины и графика именитых художников. Разделил прозрачным колыхающимся не сплошным полотном на две неравные части. Зритель, перемещаясь по выставке, следует идее ее создателей – не только вглядеться в картины, но пройти с Пуниным это время, увидеть его глазами Японию – он много фотографировал, вчитаться в его тексты. А потом дойти до того простенка, упереться в него глазами, где на грубом картоне – краткий и емкий рассказ о том, где и как умер искусствовед Пунин – о лагере в поселке Абезь под Воркутой.

Фото: Елена Лукьянова