Антон Адасинский: «Возможно, людьми, которые причастны к аресту Серебренникова, движет обычная зависть»
Худрук театра DEREVO — о субстанции воровства, уголовном государстве и «внутренней перегородке» художника
– Когда меня накрыла вся эта ситуация с Кириллом Серебренниковым, я написал пять эссе. То в стиле Вырыпаева, как будто в очках сижу-пишу, как Бабель прямо. То просто матом. То с чудовищным юмором. Но всё это не туда, потому что эмоций слишком много… Потом я написал Кириллу, надеюсь, передадут записку через Харитонова. Предложил, если будет совсем тяжело, доснять фильм про Цоя. Я сам из рок-тусовки, и знал его хорошо… И еще: я приехал в Москву в «Гоголь-центр» и увидел, как артисты продолжают репетировать «Маленькие трагедии». Кирилл передает репетиционные записки, и ребята пашут. Я сидел на репетиции и чуть не плакал. Это невероятно важно сейчас…
– Широкой публике рассказывают о постановках Серебренникова так: фотографии с обнаженными актерами с обличительными комментариями о потраченных миллиардах на все это современное искусство. Ты активно сотрудничал с Кириллом Серебренниковым. Расскажи о ситуации изнутри.
– На самом деле образ складывается не из общих фраз и концепций, а из деталей. Мы вместе работали над «Кому на Руси жить хорошо». Для меня это была шокирующая совершенно история. Кирилл взял заезженный в головах, ненавистный со школы текст Некрасова и, не изменяя ни единого слова, создал блистательный поэтический спектакль с огромной любовью к тому, что происходит сейчас в России. Доходчиво, почти как публицист, он совершенно гениально растолковывает и попадает в целевую аудиторию – не в интеллигентов, а в тех, кто просто мимо шел в красивых башмачках и случайно забрел в «Гоголь-центр». Это огромная заслуга Кирилла как художника, потому что он более сложный человек, более начитанный и более насмотренный, чем он выступает в интервью или в шутках во время репетиций. Он – глубокий котлован.
А голых задниц – да где их только не было в театре, начиная с голой Айседоры Дункан. Вторая работа в Гоголе – моя постановка «Век-Волкодав» с Чулпан Хаматовой в главной роли – показала мне другую сторону мастерства Серебренникова. В конце спектакля я долго мучился со старенькой фотографией Мандельштама на экране. И Кирилл сказал: так убери вообще волосы с фотографии, пусть будет общее лицо. И он прав, потому что вместо фамилии Мандельштама под такой фотографией можно поставить любую фамилию. В принципе, сейчас подойдет – Серебренников.
Антон Адасинский и Кирилл Серебренников // Фото: posta-magazine.ru
– Сравнение Серебренникова с Мандельштамом и Мейерхольдом, наверное, все-таки преждевременное. Однако схож почерк травли – публичное унижение художника. В данном случае – с помощью ярлыка «вор».
– Человек, который работает по 28 часов в сутки, – в нем априори не заложена никакая формула воровства. Вор – это абсолютно другая субстанция, специальная философия. Воров с большой буквы вокруг нас сейчас так много. И ведь воровство – это не только кража чужой собственности – денег, квартиры, самолета или ночной рубашки. Нет. Это и присвоние чужого, и называние своим с изощренными формами оправдания… Никакого отношения Кирилл Серебренников к этому не имеет. Уничтожается не физическое лицо, а концепция: 16-летний проект под условным названием «Новая театральная Москва». Касаемо «Платформы»: была безумная вспышка доверия от государства по выделению огромных финансов, чтобы все это закипело и заработало. Оно заработало. Но когда мартен включился и начал давать сталь, он стал настолько выпуклым, настолько вырос из окопа, что пришлось на это обратить внимание.
– Твоя версия ареста Серебренникова – зачем и кому это нужно?
– Те люди, у которых не была проведена лоботомия, сохранившие способность видеть причинно-следственные связи, могут посмотреть чуть-чуть назад и обратить внимание на другие факты, которые происходили в культуре последние два-три года. Почему ушел ректор Петербургской художественной академии? Почему неожиданно дали цирк Славе Полунину, и почему он из него ушел? Что случилось с академией в Воронеже, где Эдуард Бояков был назначен ректором, и почему он оттуда сбежал?
Вся цепочка событий очень любопытна, ее можно подробно анализировать. Да и гнойничок под именем Русский художественный союз не на пустом месте вырос.
Нас резко разбудили всех 23 августа. Сценарий продуманный и мерзкий. Власть нам всем внятно говорит одну фразу: ребята, не злите собак! Сейчас некоторые люди пытаются делать резкие заявления, выступать с манифестами, писать письма в защиту. Ребята, вы понимаете, что это все только раздрачивает власть, они же на этом онанируют. Вот Пол Маккартни пишет письмо в защиту Pussу Riot. И что? Власть радуется: наконец-то взбаламутились культурные интеллигентишки! Все уже решено, в принципе, и никакие письма, никакие манифестации и пикеты около судов работать не будут. Это только власть распаляет.
– Раз все решено, что остается делать тем, кому небезразлично положение художника в нашей стране? Молчать?
– Нужно понять, из чего состоит это дело, какое отношение имеет власть к суду, какое отношение имеет к этому делу президент, какую фигуру разыгрывают в этой шахматной партии. А что, если завтра Путин скажет: да уж ладно, пусть творит, только деньги пусть вернет. И такое может случиться. Президент заработает себе лишние очки перед выборами. Когда мы стали вылезать из хиповых студий и знакомиться с большими дядями, мы стали получать от них дозируемую информацию. Когда мы ничего не знали, мы делали свои спектакли, танцы и жили как попало, весело. Мы не лезли в их большие дела. У Серебренникова в те годы была куча защитников на его стороне – и финансовых, и политических. И можно догадаться, что в этой богатой амбициозной среде можно случайно кому-то наступить на пятку.
Как друг Кирилла, я отчасти знаю людей, которые были вокруг него. У них все продумано и просчитано. Кто с чьей помощью может заработать себе славу, власть, бонусы в правительстве. Просто что-то пошло не так, где-то надломилась шестеренка, никакого отношения не имеющая ни к «голым задницам», ни к художественным манифестам.
Я очень желаю Кириллу, чтобы он никогда не извинялся. Он живет не в тоталитарном государстве, не в авторитарном, а в уголовном. Здесь нужно пальцы строить и говорить матом. Здесь нельзя выступать в роли интеллигента. Нужен совсем другой язык. Тогда, возможно, у тех людей, которые правят сейчас бал, исходя из того, что они тоже все млекопитающие и размножаются не почкованием, то у них после стаканчика водки, или смотрения в телик, или похода в церковь вдруг какая-то кнопка и сработает. Они поймут: то, что они делают, это не просто позор – на них ляжет клеймо до третьего-четвертого колена. Я очень надеюсь на человеческий фактор.
– В сущности, остается только надеяться или на чудесный человеческий фактор, или на того, кто захочет набрать себе очки перед выборами, освободив нашего друга Кирилла Серебренникова.
– Да, я на это надеюсь. Хотя история со спектаклем «Нуреев» показала, что дело может кончиться плохо. Все же понимают, что «Нуреев» не может просто так быть отменен. Ведь ясно, что балет получился гениальным. По музыке, по сценическому простору, по великолепному танцу папарацци – все сделано очень изящно. Я видел прогон. Спектакль достоин того, чтобы возить его на гастроли по всему миру. Но очень трудно будет везти «Нуреева», положим, в Париж, зная, что его режиссер сидит.
Очевидно же, что ситуация не остановилась, как мы все понимаем. Существуют и другие люди вокруг этого дела. Я не удивлюсь, когда будут отжимать «Гоголь-центр» у Кирилла – а это случится наверняка, – проявится еще какой-нибудь список личностей, которые захотят иметь это место. Возможно, нужно подумать, а кто раньше этого хотел? Возможно, людьми, которые причастны к аресту Серебренникова, движет обычная зависть.
– Зависть? Чему могут позавидовать люди в высоких кабинетах?
– Не к спектаклям, конечно. Зависть к славе. К свободе. К красоте человеческой. К тому, что ему доступны людские удовольствия, о которых вся эта шушера сильно мечтает, но позволить себе не может. А как ни странно, вот эти вещи играют огромное значение в общении между двумя людьми в кабинете следователя. Как же хочется маленькому человеку привязать этого художника к стулу и начать его тыкать булавками!
Антон Адасинский // Фото: antonratnikov.ru
– Многим деятелям культуры сейчас очень сложно выживать в реалиях госфинансирования и нарастающей идеологизации искусства. Какой твой «модус вивенди»?
– Я не связан никакими обязательствами с Российским государством, не брал у него ни одной копейки. И поэтому, конечно, мне легче рассуждать. Знаешь, что в кораблях защищает от проникновения воды? Просто перегородка. Она опускается, когда, например, пробивается трюм. Вот и в человеке есть такая железная защита. Она висит на струне, у которой есть тоже своя «усталость металла». И в какой-то момент, когда количество информации, напряжение и событий вокруг художника зашкаливает, обрывается эта струна, перегородка с грохотом падает – и вся лживая грязная хрень выливается внутрь творца. Авгиевы конюшни потом очень трудно будет вычистить. Его искусство становится другим. Этот момент обрыва струны – самый важный для меня. Все эти аресты, отмены балетов, запрещение спектаклей. Когда все это становится огромным валом – у многих художников лопаются эти струны, и они начинают становиться политическими личностями, ничего в этом не понимая. Тем самым мы теряем художника и не находим никакого борца-революционера и политика, потому что это не его поле битвы. Уничтожаются сразу два зайца – один пропал, а другой не родился.
– Если бы у тебя был свой театр в России, получающий дотации от государства и, как ко многим мастерам культуры, пришли и попросили бы – подпишите, станьте доверенным лицом, любые другие формы лишения невинности... Как бы ты поступил?
– Легко, со смехом! Прекрасно понимая, что ни мои, ни Могучего за и против никакого значения не имеют! Надо нас перессорить? Не получится. Петиция о запрете поговорки «Кто рано встает – тому бог дает»? Легко! Поменять имя крейсера «Аврора» на мужское? Подписываем! Поменять Мавзолей на Лежбище? Поставить «Малую Землю»? Станцуем! Написал Мандельштам «Оду», но не двушку в Москве получил, а поменьше и подальше. Решения приняты, и наш неритмичный визг ничего не изменит.
Да, я все что угодно подпишу ради того, чтобы театр жил и работал, потому что все эти подписи – однодневные игрушечки, это все развалится и будет другой мединский, другая власть, другие аляски, королевство Сибирь, все бумажки забудутся, а театр останется.
– Опасная игра. Можно лишиться той самой внутренней перегородки, сдерживающей натиск воды?
– Нет. Это все игрушки, они внутреннего не касаются. Все это мелковато. Но проблема в том, что метафизического театра, летящего над этой измученной страной, совсем практически не осталось, многие работают в рамках псевдонового театра, апеллируя к всероссийскому невежеству касательно истории искусств. Душа тоже на пределе, и вот-вот затворка откроется, и в меня польется уже весь этот ужас. А ведь нужно делать новый спектакль и нужно найти в себе силы забыть обо всем, эту струну и затвор держать. Дать это интервью, поставить какую-то точку внутри себя и продолжать создавать чудесное. Если ты действительно хочешь зажечь солнце над миром, то никакой химией и технологиями ты этого не добьешься. Сам сгори, и тогда твое тепло горящего станет на какое-то время светом для людей.
– А что бы ты сказал сегодня Кириллу Серебренникову?
– Я бы напомнил ему цитату братьев Стругацких: «Там, где торжествует серость, к власти всегда приходят черные. Но больше всего я боюсь тьмы, потому что во тьме все становятся одинаково серыми». Мы все живем под пеплом братьев Бориса и Аркадия, которые завещали после смерти развеять их прах над Петербургом.
Кирилл, я надеюсь еще сыграть у тебя Короля Лира: спектакль, который мы уже обсуждали в планах. У нас очень трудно отнять надежду. Человек без надежды горький, страшный и циничный. Человек с надеждой всегда смотрит вперед. И с улыбкой.