Хочу с крыши посмотреть на любимый город

В свои 87 лет Римма Петровна прилетела из Омска в Петербург на монтаж и открытие своей выставки. Художница родилась в 1930 году в селе Михайловка Усольского района Иркутской области. Потом семья переехала в Иркутск, откуда бежала в годы Большого террора. Чудом спаслись.

– Я маленькая была, – рассказывает Римма Петровна, – но помню, как быстро собирали вещи, бросали все подряд. Уехали в Казахстан. Чувствовали беду, под Читой уже расстрелы шли, слухи ползли. Папа работал на железной дороге бухгалтером, начальником конторы. Его вызвали, список показали служащих, как объяснили – подозрительных, и сказали, чтоб подписал, ознакомлен, значит. Он ответил, что подписывать не может, так как всех людей этих знает, они достойны уважения. Конечно, тогда я всего этого не знала, мне мама потом уже рассказала про все. И как чекист стучал по столу наганом, а потом ударил папу по лицу рукояткой, и как обыскали папу, вывернув карманы и обнаружив там бутылку с молоком, которую он мне нес – кашу варить. Но отпустили. Отец пришел в слезах. И с ним случился настоящий нервный срыв, не мог работать, заболел. Ему дали справку о нервном заболевании, позволившую уволиться и уехать. Так оказались в Казахстане. Я помню, что мама всю дорогу плакала. Она потом говорила, что смотрела в окно и видела, как исчезает лес и начинается голая степь. Приехали, кругом шаром покати, а мы-то привыкли к лесу, к ягоде, к рыбе в реке… И мама сильно рыдала, все не могла привыкнуть.

– А как вы войну пережили?

– В Петропавловске, в Казахстане. Казахи хороший народ, гостеприимный, я там дружила с ребятами. Казахи стряпали лепешки, прятали под верхнюю одежду и продавали нам. Цена зависела от размера лепешки, конечно.

– Вам было страшно тогда?

– Разное было. Вот помню, шли однажды все втроем, холодный ветер степной дует сильно, а мы проходим мимо вокзала, где скульптура Сталина стоит, в шинели такой. И папа сказал: «Изверг». Мама его толкнула, ведь я услыхала это. А боялись детей, чтобы дети не сболтнули что-то из того, что взрослые могли сказать дома. В школе у нас учительница в пример Павлика Морозова ставила: «Он молодец, настоящий пионер, а вот вы дома сидите и молчите, а не надо бояться, надо рассказывать, что дома происходит». Я же слышала тогда на площади под этим холодным ветром, что папа сказал про Сталина, и думала, что никогда, никогда не расскажу в школе про папу. Мы вообще очень боялись. Вот сапоги по лестнице стучат, а мы думаем – к кому.

– Тем не менее в это время вы полюбили стихи Пушкина.

– Книгу сказок Пушкина читала и перечитывала. И все думала, что это самое главное – о чем мне надо будет потом рассказать или станцевать, что-то такое должно быть со мной. Вот посмотрите – я с собой привезла эту тетрадку, в 48–49-м годах я ее вела, портрет Пушкина сама нарисовала и стихи его переписывала, сидела в библиотеке и переписывала. В школе думала, какое же сказочное место Царское Село, рай какой-то, даже сны про него снились. А увидела я его уже совсем взрослой, в 1968 году, по дороге из Омска в Палангу. Я приехала в Ленинград и обомлела. Мне казалось, что сейчас появится карета из XIX века, а все, кто жил здесь, не исчезли навсегда – их тени стоят за нашими плечами. Не мы главные – а они, они знают, что мы тут живем, и видят, что мы тут делаем.

– Вы пишете акварелью в технике a la prima – по сырому, это не случайно?

– Акварель нужно делать сразу, быстро – поймать увиденное, почувствовать и нанести на мокрый лист. В недосказанности есть особая прелесть. А если я начну все детально прорабатывать, получится обычная скучная картинка. Я не делаю зарисовок, у меня Петербург – не точный натурный рисунок, а фантазия. Вот и сейчас, мне нужно сверху посмотреть на любимый город. Я на крыши хочу, записалась уже на экскурсию.

* Выставка открыта до 31 августа в Музее Анны Ахматовой, Литейный пр., 53.