«Я русский, и родина моя – Киргизия»
Чувствуют ли русские, живущие в Киргизии, поддержку родины, хотели бы уехать в Россию или остаться в Киргизии?
Майлуу-Суу – маленький городок в Киргизии, основанный в конце войны для добычи урана. Здесь до сих пор живут потомки советских трудовых мигрантов, и до сих пор это самый русскоязычный город Киргизии.
Киргизия начинается в очереди на регистрацию в Пулково. В рейсе на Ош нет даже кусочка питерской реальности. Внезапно вижу знакомое лицо – Алишер, ошский узбек, везет свою маму в инвалидной коляске. Он рассказывает, как им повезло, потому что в России только полстопы отрезали, а в Киргизии говорили, что надо ногу до колена ампутировать. Узнав, что я еду в Майлуу-Суу искать русских, он становится серьезным: там радиация, уран раньше добывали, и просит меня быть осторожной.
От Оша до Майлуу-Суу шесть часов на маршрутках. Город расположен в 100 км от областного центра Джалал-Абада и в 550 км от Бишкека. Городок находится в тупике, дальше ехать некуда. Он лежит между горами и просматривается вдоль и поперек. Заблудиться сложно, здесь две улицы – верхняя и нижняя, застроенные панельными четырехэтажками.
Евгения, 65 лет, медсестра и воспитатель в детском саду:
«Мои родители приехали в Майли-Сай (второе название города. – Прим.) из Саратовской области. В России после войны было тяжело, а здесь хлебный край. Наш Майли-Сай называли «маленькая Швейцария», такой он был красивый, чистенький. Это теперь все развалили. Одно время пустующие дома разбирали на стройматериалы, теперь полгорода в руинах. Раньше и предприятий было много: швейная фабрика, завод «Изолит», завод ЭВМ, ТЭЦ, электроламповый завод (он до сих пор работает). Жили здесь в основном русаки, татары, немцы. Сначала ссыльные и репрессированные, а потом специалисты из Союза начали приезжать. Культура была на высоком уровне, а в магазинах можно было достать что душе угодно. Когда развалился СССР, началась обратная миграция, а мы остались. Теперь русские здесь вымирающий вид. Киргизы в те годы говорили: «Уезжайте в свою Россию». А теперь ведь они сами туда едут на заработки.
Хочу ли я уехать в Россию? Сейчас работаю, но на пенсию не смогу даже оплачивать съемное жилье. И куда – бомжевать? Была бы поддержка государства, многие бы уехали. Вот майлисайским немцам, эмигрировавшим в Германию, дают социальное жилье. Моя старшая дочь, Марина, в Германии, вышла тут замуж за немца и уехала. Средняя, Оксана, работает в Майли-Сае на заводе бухгалтером. Младшая, Татьяна, уехала в Россию четыре года назад. Живет в Ногинске, в Подмосковье. Я тут ее квартиру продала, но в России на эти деньги, конечно, жилье нельзя купить.
Я, даже стыдно, киргизского языка не знаю. Могу сказать «сядь, иди, слезь». В школе нам преподавали киргизский, но тогда он был не нужен, ведь жили тут в основном русские. Город закрытый был, на московском обеспечении. А теперь мне с укором говорят: столько лет живете, а языка не знаете».
С утра иду на электроламповый завод. В толпе вижу русского парня в оранжевой робе и задорной джинсовой панамке, который свободно говорит по-киргизски. Мы знакомимся. Парень добродушен и разговорчив, при этом странная безэмоциональная манера речи не дает мне покоя. Он показывает фотографии в телефоне – жена киргизка, металлоконструкции, двое детишек, цветы на подоконнике, красоты майлисайской природы. Когда Дима упоминает детдом, все встает на свои места – и странная речь, и свободный киргизский.
Дима, 21 год, сварщик:
«Понятия не имею, как родители сюда приехали. Мать местная, бабушка тоже всю жизнь на заводе проработала. В детский дом я попал еще маленьким, жизнь у родителей была тяжелая, денег не хватало. Отец постоянно пил. Но я на них не обижаюсь. Мама теперь внуков воспитывает. Первым в детдом попал я, следом за мной старший и средний брат отправились, но уже по собственному желанию. До девятого класса я там учился, потом поступил в ПТУ на повара-кондитера, правда продержался недолго – не понравилось. Металл мне больше нравится варить, чем еду, вот и выучился на газоэлектросварщика. С женой хотим в Россию уехать, но не знаем, как родителей оставить. Наверное, заберем к себе, когда обустроимся. Меня родственники приглашают на «Лукойле» в Ханты-Мансийске работать.
Моя мечта – разбогатеть и помогать бедным людям именно своими деньгами, которые я сам заработаю».
Вика, 19 лет, жена Димы:
«Меня родители оставили в роддоме, о них я ничего не знаю. Удочерила меня русская семья. Иногда соседи, кто плохо меня знает, что-то спрашивают на киргизском, но я не понимаю. Удивляются, как может киргизка не знать родного языка! Я себя не могу отнести ни к киргизам, ни к русским. Мама работает на заводе. Там она с папой познакомилась. В молодости, после армии, он решил покататься по стране, да так тут и остался.
В Кыргызстане у нас очень любят Путина, говорят: вот бы нам такого президента сюда.
Моя мечта вырастить детей и поработать по специальности. Я бухгалтер-экономист. У нас весь город сейчас в бухгалтерах, экономистах и менеджерах, потому что эти специальности сейчас популярны. И конечно, сложно устроиться».
Анатолий Николаевич, 65 лет, начальник службы по управлению персоналом электролампового завода:
«В Киргизии я родился и вырос, мои родственники с XVIII века жили в Средней Азии. Но я чувствую здесь себя лишним, хотя занимаю довольно высокую должность. В Киргизии русский язык признан официальным, но это только на бумаге. В жизни все по-другому. Например, меня приглашают в мэрию на совещание. Совещание идет на киргизском языке, а я ни слова не понимаю, потому что Майли-Сай был русскоязычным городом.
Нам бы хотелось, чтобы Путин принял реальную программу по переселению русскоязычного населения в Россию. Или начал поддерживать русское население здесь. Он говорит, что есть решение поддерживать русских, проживающих на территориях других государств, но почему мы этого не чувствуем? Мы просили оптоволоконный кабель провести, чтобы можно было российское цифровое телевидение смотреть, но нам не сделали. У нас два канала – «ОРТ» и «Россия», которые мы смотрим с горем пополам, потому что качество приема невысокое, а иногда вещание совсем пропадает. При СССР я выписывал до 35 изданий в год, а теперь не могу – дорого, вот и возникает информационный вакуум. Интернет у нас в час по чайной ложке».
На следующий день мы с Димой едем к его дальней родственнице тете Вале в район Сары-Бээ, где находится давно закрытая швейная фабрика. На пороге квартиры нас встречают тетя Валя и Владимир – он помогает по хозяйству. Тетя Валя душевно расцеловывает меня по три раза в каждую щеку.
Тетя Валя, 76 лет, пенсионерка:
«Я работала 32 года на швейной фабрике, пока ее не продали. Как-то раз вызвал меня директор к себе в кабинет. У нас на проходной висела Доска почета. Идешь мимо нее и думаешь: «Всю жизнь работаю, а ни разу там не висела». Директор дал мне деньги, чтобы я сфотографировалась на Книгу почета. Он назвал ее Красная книга.
Недалеко от нашего дома, через речку, был лагерь военнопленных немцев, мама отпускала им продукты, а я бегала ей помогать. По углам стояло четыре вышки с охраной. Немцы длинный стол сбили, по бокам скамеечки, а в углу лагеря одноэтажное здание стояло. Солдатики меня на коленки сажали, кашей угощали. Все время говорили «киндер», я всю жизнь думала, что киндер – это девочка, оказалось – ребенок. И моей маме говорили: «Фрау, у нас там тоже дети есть». Но одного мужчину я на всю жизнь запомнила – он стоял такой розовый, холеный, ни разу не улыбнулся и всегда молчал. Но не обижал».
Владимир:
«Я проработал учителем музыки 38 лет. Играю на баяне, на фортепиано. Работал и в школах, и в Доме культуры – везде, где надо было звуки издавать. Сам я с Урала. Отец немец с Поволжья, а мать русская. Немцам не доверяли воевать, и отца отправили на Урал, а мать тоже попала туда – помогала завод строить. В 1956 году мы приехали в Майли-Сай, потому что отец нашел здесь своего брата. Когда я учился в девятом классе, к нам приехала тетя Зоя, мы тогда жили на винограднике возле четвертой школы. Я ее повел по городу пешком, и она удивлялась: «Как так, у вас яблони на улице растут, вишня тоже, рвать можно сколько хочешь». Век не забуду, как после второго класса мать меня возила к ней под Москву. Я подошел попробовать ягоду, а меня тетя как треснет по руке. Я говорю: «А у нас пробуют». – «А где это у вас?» – «В Средней Азии». – «Вот и езжай в свою Азию».
Как-то раз нас водили на экскурсию на мясокомбинат. Не понимаю, как это учительнице пришло в голову. Сначала показали нам завод, а потом привели в забойный цех. Там стояли коровы, их одну за другой загоняли к женщине, которая их током убивала. А они ведь чувствуют, что их ждет, и мы почувствовали. И вот загоняют корову – и как она током ее, девки сразу в крик. Нас, конечно, быстренько вывели, а потом, видимо, кто-то из детей родителям нажаловался, учительнице втык дали. После этого нас водили на хлебозавод – там и лимонадный цех был, и мороженое делали. Там уже никто не плакал».
С Димой и тетей Валей идем на швейную фабрику. Мы заранее договорились, чтобы ее открыли. От разворовывания фабрику спас местный депутат Рустам. Тете Вале тяжело идти из-за больных ног, и путь кажется вдвое длиннее. Снаружи фабрика выглядит заброшенной – у ворот топчутся в навозе коровы, окна заколочены, штукатурка облупилась, но, оказавшись внутри, кажется, что работники фабрики просто закончили смену. Сохранилось все: мебель, оборудование, ткани, фурнитура. Тетя Валя показывает свое рабочее место, целует швейную машину и плачет.
Местная православная церковь выглядит как жилой дом с пристроенным к нему куполом. Батюшка иногда приезжает из Джалал-Абада для исполнения треб. Я протискиваюсь по винтовой лестнице на балкончик. Армянка Света, которая ведет церковное хозяйство, берет молоток и начинает бить по колоколам, сделанным из газовых баллонов. В храме пятеро прихожан.
Панарбек (Яков), 58 лет, прихожанин:
«Я почитаю Богоматерь, поэтому хожу в храм. В конце 1976 года, 31 декабря, я видел сон про Богородицу, и после этого стал ее искать. Так случилось, что в 1986 году меня отправили в отпуск. Была путевка в Киев, в дом отдыха. Я гулял по городу, увидел большое здание и зашел. Это оказался Владимирский кафедральный собор, там шла служба. Уже позже у меня мелькнула мысль, что тут почитают Богоматерь, но тогда это была просто догадка. Через несколько лет я увидел во сне ангела, и он мне сказал, что Богоматерь находится в Бишкеке. Волею судьбы я там оказался, денег не было, и я несколько дней бродил по базару, пробуя понемногу предлагаемой еды – ведь кушать-то хочется. Вдруг вижу, стоит женщина в длинной светлой одежде, такая необычная, волосы светлые у нее. А метрах в двадцати от нее идет Господь в сторону востока, спокойно так руки за спину заложив. Только без бороды. Но он был очень величественный. Я долго смотрел на них, но потом отвлекся на людей, которые громко спорили. Обернулся, а уже и нет никого. После этого я начал ходить в храм и решил покреститься.
Зимой прошлого года у меня было видение, которое касается России. Я сплю и вижу сон, как будто на рассвете взлетают боевые ракеты, а потом появляются самолеты. Я сначала думал, что это СУ-27, но рядом ангел сидел, и он мне сказал, что это МиГ-25 – перехватчики. Тогда я понял, что Россия находится в большой опасности, и теперь предупреждаю всех православных. Я очень переживаю за Россию и хочу, чтобы там все жили в мире».
Продолжая свой обход организаций, направляюсь в Дом детского творчества. По дороге, давно лишившейся асфальта, добираюсь до небольшого симпатичного домика, зажатого между гаражами и пятиэтажкой. Директор Тамара Рихардовна радушно меня принимает и усаживает за праздничный стол в честь наступления Нооруза. Под минусовку учительница пения узбечка Манзура и ее ученик Женя исполняют песни русской эстрады.
Тамара Рихардовна, 52 года, директор Дома детского творчества:
«Мои родители были высланы в Майли-Сай. Отец немец, приехал в 1954 году со своими родителями, их как скот гнали сюда в вагонах, они ели шкурки от картошки из ведер. Маму прислали на отработку после окончания института из Саратовской области.
Отец окончил партшколу в Оше. Конечно, его притесняли, обзывали, потому что он был немец, но он пошел по партийной линии. Работал в строительной организации ЮжСМУ. Почти все дома в городе построены под его руководством. Он заслуженный строитель Киргизии. Когда все стали уезжать в Германию, мы здесь неплохо жили, однако подали документы и получили отказ, потому что написали, что отец партийный. Соврать побоялись. Потом отец еще раз сам подал документы, ему уже прислали вызов на сдачу языкового теста, он поехал в Бишкек, сдал тест и умер.
Сейчас живем вдвоем с сыном, он работает в Бишкеке. Сын изучает немецкий язык и хочет уехать в Германию, потому что будущего в Киргизии нет. Я председатель совета немцев города Майли-Сая. Мы раздаем гуманитарную помощь, еду и лекарства, ведем кружки. Все наши немецкие праздники мы тоже почитаем. Хотелось бы уехать в Россию, но, наверное, уеду в Германию вместе с сыном. В России мы сможем купить только жилье в деревне, если здесь все продадим, но я уже в таких условиях жить не смогу, у нас здесь коттедж. А в Германии у меня будет безбедная старость».
Манзура, 53 года, учитель пения в Доме детского творчества:
«Я не признаю деления по национальному признаку. Дети мои живут и в России, и в Узбекистане, а язык один общий – русский. Росла я в советское время, и культура России мне близка. Мой прадед из рода Тимуритов, они были визирями. Их в 20-е годы сюда сослали, раскулачили.
В Майлуу-Суу существует знаменитая на всю Среднюю Азию свалка лампового завода. Весь город там работал, и наша семья тоже. Сколько людей погибло. Тысячами приезжали – из Самарканда, Ташкента, Узбекистана. Потому что там живые деньги были. Люди дышали стеклянной пылью целыми днями, потом стали носить респираторы. Вокруг свалки образовался целый городок – выездные столовые, магазины. Была зима, когда свалка открылась. Сын приходит и говорит: «Мама, я такую работу нашел!» – и вечером приносит две сетки никеля: чистите. Там надо было кусачками отрезать ненужное, чтобы оставался чистый никель.
Сын сначала не хотел, чтобы я работала на свалке, потому что я уже в возрасте, но все-таки мы с сестрой пошли. На свалке все места были поделены, у каждого своя яма. Но эти ямы очень опасны, глубиной от 15 до 30 метров. Я никогда не лезла и детей туда не пускала. Если засыпет мокрым стеклом, выбраться невозможно. Благодаря этой свалке я многое купила для дома, детей одела».
Женя, 19 лет:
«Я живу у бабушки со сводным братом. Мне было близко ходить от бабушки в Дом творчества, и я привык у нее жить. Мама сейчас живет с отчимом, его зовут Абдурасул, всего в семье нас пятеро детей.
Вчера был экзамен в училище по истории Киргизии. Я сдал на отлично. Сейчас учусь на программиста и работаю руководителем вокала здесь, в Доме творчества, и в детском саду.
В прошлом году я ездил в Джалал-Абад на военно-патриотический конкурс. Взял первое место в области. Поехал в республику и оттуда тоже привез первое место. Исполнял на конкурсе песню Марка Бернеса «Журавли». В России планирую либо музыкой заниматься, либо в армию пойду, потому что хочу в розыск. А по моей будущей специальности сложно найти работу, ведь программистов очень много.
В Россию мы уже ездили – родители копили деньги и купили дом в Рязани, но из-за того что неправильно указали цель визита, нам пришлось вернуться в Киргизию. Работник на пропускном пункте был сонный и написал, что мы приехали на постоянное место жительства, хотя мы сказали, что приехали работать. В России мне понравилось учиться. Там в доме культуры все есть: гитары, аппаратура, а вместо звонков в школе музыка играет и есть вайфай.
На свалке наша семья тоже работала. Я тогда маленький был, учился во втором классе, но тоже собирал никель, отсоединял его от стекла. В четыре утра мы просыпались и шли на свалку. В первый раз мы заработали большие деньги за неделю. Сразу купили DVD, а через месяц – большой телевизор для всей семьи.
До стеклянной свалки можно дойти пешком, вдоль русла высохшей реки: на зеленых склонах белеют дачные домики, часто заброшенные или недостроенные. Стеклянная свалка – зрелище довольно апокалиптическое: среди чахлых горных кустов высится гигантская насыпь из мокрого стекла».
Владимир, 68 лет:
«Я сейчас на свалке работаю, а раньше – на заводе в стекольном цехе, в Россию тоже ездил на заработки. У меня там сестра и брат. Проработали мы с женой два года на ферме. Местные приезжих не любили в колхозе, но все равно хочется жить в России вместе с русскими.
Что ты все меня фотографируешь, сфотографируй лучше его – это мой осёл Яша, ему встать трудно, спина у него больная. Я ему хлеб приношу, воду в ведро наливаю, очистки на свалке бывают хорошие. Его киргизы зимой выбросили, как вещь на свалку. Я ему тряпки стелил».
На празднике Нооруз, в парке, где люди гуляют, фотографируются, покупают мыльные пузыри и сахарную вату, едят шашлыки за круглыми столиками, мне из-за столика машет рукой мужчина и начинает расспрашивать, кто я и откуда. Услышав про Петербург, его жена тихо говорит: «А у нас дочь там жила, погибла недавно в авиакатастрофе».
Асхат Равкатович, 69 лет, и Людмила Дмитриевна, 64 года:
«В этом году Римме исполнилось бы 45 лет. Она должна была прилететь к нам, в Майлуу-Суу, 7 ноября, но подвернулась горящая путевка. Римма и ее муж Андрей полетели в Израиль на неделю, из Израиля возвращались в Петербург через Египет и сели в этот самолет. Мне позвонила подруга дочери и стала плакать. Я долго не могла понять, что случилось. Спрашиваю, а она молчит. Потом ее мама выхватила трубку и сказала: «Срочно прилетай, Римма попала в авиакатастрофу с Андреем». Ночью я села на самолет и была к обеду в Петербурге. В аэропорту к нам сразу подошли журналисты из Европы – конечно, я плакала, но поговорила с ними. А потом мне начали звонить знакомые из Германии, которые увидели меня по телевизору. Целый день мы провели в аэропорту, сдавали тесты на ДНК.
У Риммы с Андреем осталась двухкомнатная квартира. Мы хотим выплатить родственникам Андрея их долю и оставить квартиру себе. Римма мечтала, чтобы мы переехали в Петербург. Дочь была нашей единственной опорой. Младший сын, Эдик, умер в 22 года от рака, старший живет в Майлуу-Суу, но очень пьет. Получилось, что мы потеряли двоих детей. Боюсь, что, когда станем жить в большом городе, нам не с кем будет общаться. Но переехать – для нас означает исполнить последнюю волю дочери».
Через несколько дней я еще раз встречаюсь с Асхатом Равкатовичем и Людмилой Дмитриевной. Мы пьем чай, листаем семейный альбом, но разговор как-то сам собой постоянно возвращается к теме авиакатастрофы. Вечером Асхат Равкатович провожает меня до остановки, но на полпути мы встречаем молодого мужчину, его знакомого с завода. В ходе разговора я узнаю, что Ахматали прихожанин церкви «Божья сила».
Церковь «Божья сила». Ксения, 14 лет, Александр, 46 лет, Татьяна, 43 года
Комната, в которой меня принимают, заставлена картонными коробками. Интересуюсь, что в них.
«В коробках рождественские подарки для прихожан от американской благотворительной организации. Только до нас дошли», – отвечает Александр, основатель «Божьей силы». – Благодаря церкви я спасся.
У меня было три судимости, я был наркоманом, был в разводе со своей женой. Последний раз я спрятался от милиции, убежав в Узбекистан. Там я пришел в церковь и покаялся. Бог мне ответил – он вернул мне жену.
Мои родители приехали в Киргизию из Узбекистана в 70-х годах, когда мне было десять месяцев, всю жизнь проработали на электроламповом заводе: отец электриком, мама бухгалтером. Отца уже нет, а мама и сестра живут в Оренбурге. У меня трое детей, у сестры шестеро. Они тоже верующие. Мы не хотим уезжать в Россию, бог благословляет меня и мою семью, и, зная его волю, я хочу послужить ему, потому что я нужен ему здесь, в Киргизии».
Складывается впечатление, что в Майлуу-Суу все русские знают друг друга. А если не знают, то искренне этому удивляются. Евгений советует поговорить с Андреем Башировым. Это имя я слышу не в первый раз – среди русских майлисайцев он имеет репутацию умного и талантливого человека.
Андрей Анатольевич Баширов, 52 года, учитель истории:
«Мой дедушка по маме был офицером госбезопасности, после демобилизации НКВД поручил ему организовать здесь совхоз. Заключенных, которые работали на руднике и урановом заводе, нужно было чем-то кормить. А по папиной линии родня перебралась сюда, потому что его дядя попал в плен во время войны и его направили в Майлуу-Суу на урановый рудник. Отсюда он написал своей сестре письмо, что здесь не жизнь, а рай – высокие зарплаты, фрукты-овощи, все время тепло. До 1993 года город был интернациональный. В Майли-Сае жили немцы, татары, армяне, азербайджанцы, молдаване, украинцы с Западной Украины, марийцы. Многие переженились. Присылали сюда не только ссыльных, но и по распределению из вузов. Мастерами и начальниками цехов любили назначать немцев.
В 70-е годы город был достаточно криминальный, сказывался спецконтингент. У нас не было разделения по национальному признаку. Подростки делились на кварталы, и каждый квартал формировал свою банду. Очень сложно нам, почтовским, было попасть, например, в район 17-го квартала. В одной банде были русские, немцы, татары, киргизы. Межнациональных столкновений мы не знали, были только межквартальные. Теперь ушел дух тех времен, ушел интернационализм, город стал мононациональным, исчез дух городского общежития, потому что много приезжих из деревень.
Жена уехала в Россию в 2006 году, потом мы развелись. Сначала ее родители и сестра уехали, потом она ездила их проведывала, а через два года уехала насовсем. У меня здесь бабушка больная лежала, я ухаживал за ней, а в Россию она не хотела. Так мы с женой и расстались.
Считаю, что в древности здесь был город, который наука потеряла. В районе Кугая мы с учениками обнаружили развалины крепости, дети стали приносить оттуда керамику. Мою статью о пропавшем городе опубликовали в вестнике Джалал-Абадского университета, в прошлом году я отправил статью в Москву. Они заинтересовались нашими находками, но пока я жду ответа».
В последний вечер перед отъездом на улице ко мне подходит девушка: «Это вы фотокорреспондент? Моя мама хотела с вами поговорить».
Темными дворами мы проходим к их дому. В крытой деревянной пристройке сушится белье, а в глубине на скамейке курит худая измученная женщина.
Она рассказывает о своей болезни, странных приступах паники, о бессоннице. Говорит, что врачи в Бишкеке ничем не могут помочь и только колют транквилизаторы. Просит совета.
Я не знаю, что ответить. Ехать в Россию лечиться? Средняя зарплата в Майлуу-Суу около 7000 рублей.
