"Россия думает, что одним участием в войне помогает Сирии"
О чем говорят петербургские сирийцы, бежавшие из родной страны.
Военная кампания России в Сирии тянется шестой месяц. Но упрощать процедуру получения статуса беженца для граждан этого ближневосточного государства у нас не собираются. Горячие бои России за границей оборачиваются холодным приемом внутри страны. Сирийские беженцы рассказали "Новой", чем грезила сирийская революция, за что они не любят Европу и почему хотят поскорее вернуться на родину. Двое из них попросили не раскрывать имен, потому что не знают, в какую Сирию они вернутся и чем могут обернуться их слова.
Адам Д., Латакия: "Мне ставят в вину, что Россия теряет в этой войне огромные деньги"
Чуть-чуть больше свободы
У меня даже мысли не было, что я перееду в Россию. Я пробовал уехать в Германию: сдал международный экзамен, получил приглашение. Но в визе мне отказали – якобы я могу не вернуться. А еще раньше, в 2009 году, по той же причине Германия не дала мне туристическую визу. В немецком консульстве со мной говорили так, будто я очень глупый человек, будто они понимают в жизни намного больше меня. Вот поэтому я не люблю Европу. Там люди думают, что они лучше всех. Но я думаю, что это не так.
Протесты начались в марте 2011-го, я тогда уже учился в университете. Первое время радовался восстаниям: хотелось лучшей жизни для Сирии. Сам на улицу не выходил, это было очень опасно – полиция запирала всех в тюрьму. Но все же в Сирии было не так плохо. Не знаю, как точно сказать это по-русски... Просто надо было чуть-чуть больше свободы.
Люди не хотели жить в стране, где невозможно высказаться. Ведь многие отсидели в тюрьмах 20–25 лет! Они ничего в своей жизни не видели, а в подземных тюрьмах – даже солнца!
Башар Асад ведь не совсем диктатор. Просто все хотели делать то, что у них на уме. Каждый думает, что он президент: Башар Асад, его брат, его сестра... И все люди президенты у нас в Сирии! Вот у Асада был двоюродный брат. На пару с отцом они самые ужасные люди, каких я могу представить! Они творили беспредел, они унижали людей, забирали девушек с улиц. Но это было давно.
Через три-четыре месяца с начала протестов я понял, что становится только хуже. Когда я увидел оружие на улице, подумал, что это закончится не скоро. Мы учились, а парты трясло от бомбежек. Люди продолжали работать. У них просто не было выбора, без денег их ждала голодная смерть.
"В Сирии за те же деньги я работал шесть часов"
Когда Германия в очередной раз отказала мне в визе, я вспомнил, что в Петербурге около десяти лет живет мой дядя. Он отправил приглашение от одного частного института, который специализируется на приглашениях для трудовых мигрантов и беженцев.
Моя виза позволяла иметь стажировку, поэтому в институт я ходил только на уроки русского языка для иностранцев три раза в неделю. Все остальное время приходилось работать. Понадобилось три месяца, чтобы наконец съехать от дяди и снять комнату. Первое время я совсем не говорил по-русски, поэтому работал кальянщиком. Вокруг все общались, а я ни слова не понимал, кроме названий табака.
Мне не нравится, что в России нужно очень много работать – 12–13 часов. В Сирии за те же деньги я работал шесть часов! Если на секунду представить, что там нет войны, то жить там намного лучше.
С Дашей я познакомился в ресторане, где работал. Первое время переписывались в "ВКонтакте": сообщения переводили через гугл. Очень смешное время было. А через год мы поженились. После свадьбы я еще полгода посидел в очередях, чтобы получить разрешение на временное пребывание. Желающих много, а принимали два часа в неделю. Сирийцев в очередях мало, но некоторым моим знакомым все равно отказали. Видимо, других беженцев полно. Украинцы те же процедуры решали за три месяца. Так я получил возможность жить в России и получать заочное операторское образование.
В Сирии остались все мои родственники, за исключением брата, который бежал в Германию. Отец, мать – дома, остальные братья на войне. О судьбе одного из них я не знаю ничего уже три года. Другого ранил в голову снайпер, он теперь ничего сам не может. Родители говорят, что лучше умрут на своей земле, чем там, где на них будут уничижительно смотреть как на беженцев.
"Мне ставят в вину, что Россия теряет в этой войне огромные деньги"
Я обрадовался, когда Россия вступила в войну, потому что она оставалась одна, кто не участвовал. Я считаю так: все, кто с оружием в руках поступает как хочет, – убивают. Неважно, Свободная это армия или Исламское государство, для меня все они террористы. Мой сосед воевал в Свободной армии, но спустя какое-то время бежал в Турцию. Они хотели, чтобы президент был мусульманином и чтобы все вокруг были мусульманами. Для тех, кто так не думает, там места нет.
Здесь я встречал разных людей. Одни ставят мне в вину, что Россия теряет в этой войне огромные деньги. Другие участливо интересуются, что происходит в моей стране. Разные бывают. Да мы с Дашей уехали бы в Сирию, если бы это не было так опасно. Она сама очень хотела бы. Представьте себе: Средиземное море, в хорошую погоду из Латакии виден Крит, прекрасные люди.
Смотрите, весь мир играет в Сирии: Турция, Израиль, Ирак, Америка, Франция, Россия... Это не война против Исламского государства, это война за зону влияния. Я не знаю, что с этим делать. Никто не знает. Это невозможно закончить.
Фото flikr.com
Наталья К., Дамаск: "В России мы ничего не можем"
Это было навсегда, пока не кончилось
Я прожила в Сирии 37 лет, оставаясь при этом гражданкой России. С моим будущим мужем мы учились в Ленинграде в одном институте: он по специальности "мосты и тоннели", я – по "водоснабжению и канализации". После учебы, в 79-м, перебрались на родину мужа в Дамаск. У нас трое детей. Сейчас двое остались там: вторя дочь и сын. Младшая, Лена, и двое ее детей приехали со мной. 17 октября прошлого года мы прилетели в Россию спецбортом МЧС из Латакии.
Мы жили в районе Аль-Таль. Квартиру, в которой я жила с сыном, взорвали года три назад. Снаряд именно в нее попал. Сейчас ту местность заняли боевики. Вот когда осталась без собственного жилья и переехала к детям, тогда поняла, что все это не завтра закончится.
В 2011-м я еще не вышла на пенсию, дети в институтах учились. Мы думали, что ничего особенного из протестов не вырастет, что все наладится через несколько дней. Ощущения, что не хватает свободы, у меня не было. Наоборот, когда отец Асада умер, жить стало намного лучше: и зарплаты прибавили, и предприятия заработали. Я работала инженером, мы делали проекты по водоснабжению по всей стране. Часто бывала в командировках и не встречала недовольных.
Буквально перед войной мы ездили на экскурсию в древнюю крепость. С началом боевых действий выяснилось, что там закопан целый склад оружия. Крепость стоит на горе, и в ней есть подземный ход к морю. Говорят, оружие привозили с моря. А мы там ходили и не знали.
Регулярно на работу звоню, хотя и нет там никакой работы на самом деле. У меня был отдел водоснабжения и канализации. А какая там канализация сейчас? Все разбомбили. А муж строил мосты и тоннели по всей Сирии. Мосты разрушали в первую очередь. Муж этого не узнал, он умер до войны.
"В УФМС над людьми издеваются"
Мы очень обрадовались, когда узнали, что Россия вступила в войну. Перед отлетом сюда мы сутки провели в аэропорту в Латакии. И вот там летали наши самолеты, а все говорили: "Спасибо, Россия!"
Родственники отправили приглашение моей младшей дочери. Всех пригласить не могли. По закону у приглашающего должно быть достаточно денег на содержание гостей. Поэтому остальные сейчас в Сирии. В Петербурге родственники сняли для нас квартиру – живем на их помощь. Не знаю, до каких пор они будут платить. Страшно боюсь, что скажут, мол, всё, хватит.
Говорят, что со статусом беженца можно рассчитывать на жилье. У нас ни того ни другого. Недавно наконец выбили бумажку, что подано заявление на беженство. А за три месяца до этого у Лены закончилась виза. С двумя детьми запросто могли в Сирию развернуть.
В УФМС над людьми издеваются. Нам каждый месяц говорят: "Еще три месяца подождите". Приходишь через месяц, а они еще три просят подождать. Приемные часы – с 10:30 до 12:00, представляете? С ноября мертвая очередь в 80 человек. Общались там с сирийцами: некоторые уже несколько лет хоть какого-нибудь статуса добиваются.
В общем, дочь моя без визы, без гражданства, без статуса беженца, а дети без школы. В Дамаске внучка была в третьем классе. Елена не может официально устроиться на работу. Я на пенсии, мне тяжело работать. А все наши сирийские родственники, кто бежал в Голландию, Германию, все уже устроились, работают. Мы здесь ничего не можем. Даже детей в школу записать. Вот так нас приняли. Россия думает, что одним участием в войне помогает Сирии.
Если бы война закончилась, вернулась бы без раздумий. У меня там квартира, у меня дети там! И работы после этой войны найдется всем.
Мухаммед Марави, Алеппо: "Проиграли те, кто хотел просто жить и работать"
"Не думал, что будет со страной: я был занят работой"
Я приехал в Россию 16 февраля прошлого года. В Петербурге меня встретил дядя, который живет здесь еще с советских лет. Я навещал его лет в 15, а сейчас мне 26.
В 2011-м, когда все начиналось, я работал плотником, мне было 20 лет. Алеппо – экономический центр Сирии, народ в основном работящий, почти все производства там сосредоточены. Многие уже в 18 лет становятся хорошими мастерами. Вот и я сразу после школы стал помогать отцу, тоже плотнику. У нас профессиональная преемственность в семье не редкость.
Мы не выходили массами на улицы. Я сам к протестам в других городах относился безразлично, работы, наоборот, прибавилось. Когда в каком-то городе начинался хаос, местные переезжали к нам и, соответственно, нуждались в жилье. Нелегальное строительство процветало, но власть закрывала на это глаза. То есть я совсем не думал, что будет со страной, я был занят работой. Днем – работа, а теплыми вечерами отдыхали на уличных террасах кафе. Нам многие завидовали.
К концу 2012-го жить в Алеппо стало небезопасно. Теракты случались и раньше, но теперь они были везде. Боевики начали перекрывать дороги, любой путь у меня стал занимать до нескольких часов. Было тяжело добираться от дома до рабочей площадки. Боевики захватывали разные районы города и отключали друг другу то свет, то воду: у кого к чему был доступ.
Когда началась мобилизация, я уже бежал в Ливан. Работал так же, мастером, пока ливанские власти не запретили сирийцам у них трудиться и не установили ограничения на пребывание в стране. Через два года в посольстве России в Ливане я получил российскую учебную визу и уехал в Петербург. Тогда это еще было легко сделать, теперь частные вузы не могут приглашать студентов.
"Регистрация российская? Вон из Норвегии!"
В Петербурге я поселился у дяди и стал помогать ему на работе – в ремонте, на стройках, по частным вызовам. Работал почти все время. В Питере, в отличие от Москвы, сложно устроиться нелегально, здесь все на виду. В столице, мне рассказывали, целые фабрики для таких рабочих существуют.
В августе, ближе к истечению срока визы и регистрации и под влиянием телевизора я решил уехать в Норвегию. Хотел получить там беженство, чтобы переждать войну. Как и все, приехал в Мурманскую область, купил велосипед и пересек на нем российско-норвежскую границу. Пограничники по обе стороны были с нами довольно приветливы.
Нас поселили в маленьком городишке. Дни проходили однообразно: встаешь, ешь, спишь. В нашем лагере еще около ста сирийцев жили. Однажды, это случилось примерно через два месяца после заезда, меня и еще с десяток сонных людей разбудили в пять утра, сказали собирать сумку. Дали на это полчаса. Потом нас посадили в автобус и повезли к границе. Правда, тогда я этого не знал, перед нами не отчитывались. В автобусе рядом с каждым из нас сидел полицейский. Запрещали общаться друг с другом. Когда я попытался позвонить сирийской диаспоре в Петербург, отобрали телефон. Прогоняли тех, у кого оставалось хотя бы десять дней регистрации в России. У меня до сих пор только один вопрос: зачем тогда разрешали въезжать? Только один человек через суд смог вернуться. Никогда не думал, что за права человека придется с Норвегией бороться.
В ожидании мира
В феврале закончилась моя регистрация. Еще до нового года я подал заявку на беженство в УФМС. Ответа нет до сих пор, а вероятность отказа в обществе граждан сирийского происхождения оценивают как высокую. Сейчас у меня нет никакого подтверждающего заявку документа, поэтому каждый раз, когда я выхожу на улицу, я рискую быть задержанным. У меня есть только бумажка о регистрации в базе ООН, но кому она здесь нужна? Работать сейчас не получается, без документов меня боятся брать. Фактически нахожусь на попечении местной сирийской диаспоры и родственников.
За месяц хорошо если хотя бы пять минут удается поговорить по телефону с семьей, связь там бывает не всегда. Когда что-то случается, снаряд там разорвется неподалеку, мне об этом не говорят, чтобы я переживал, а они давно привыкли. Сами переезжать не хотят. Не только потому, что тяжело. Думают, что кто-то должен остаться дома. Мол, так и дом сохранится, и война скорей закончится. В Сирии много матерей осталось.
Когда стихнут бои, я вернусь. Тяжело и здесь существовать вот так, без дела, или в Европе ничего не делать за пособие. В этой войне пострадали те, кто не хотел в ней участвовать, кто хотел просто жить и работать.
Сергей САТАНОВСКИЙ