Я не был диссидентом – я был антисоветчиком

Для петербургского журнала «Звезда», которым Гордин руководит вместе с Андреем Арьевым, 2015-й, объявленный в России Годом литературы, стал испытанием – как и для всех литературно-художественных журналов страны.

«Министерство культуры РФ перестало субсидировать подписку провинциальным библиотекам и тем самым лишило журналы основы своего существования: наши тиражи рухнули процентов на шестьдесят. В этом году тираж «Звезды» составил всего две тысячи экземпляров. Что станет с нами в наступающем, 2016 году – большой вопрос», – говорит писатель.

Мнение о том, что толстые журналы не востребованы читателем, Гордин называет мифом: «По данным научно-методического отдела Российской национальной библиотеки, в 14-м году в российских библиотеках литературно-художественные журналы были востребованы более чем полумиллионом читателей. Также около двух миллионов пользователей посещали «Журнальный зал» в интернете».

Частично издание поддерживают гранты Комитета по печати Смольного: в этом году городской грант был выделен на проект «От победы к победе. От Отечественной войны 1812 года до Великой Отечественной войны 1941–1945 годов». Достижениями этого проекта Яков Гордин называет публикацию уникальных материалов по русской военной истории: «Впервые вышли на русском языке дневники секретаря Наполеона, Агатона Фэна, о кампании 1812 года. Печатаем уникальный материал для учителей истории: дневники, письма, воспоминания о Первой мировой и Великой Отечественной войнах. Ничего подобного в интернете не было. Но, к сожалению, школьные библиотеки теперь также не комплектуются литературно-художественными журналами».

«Насколько мне известно, – продолжает Яков Аркадьевич, – ни один толстый журнал в мире не выходил, подобно «Звезде», более 90 лет без перерыва. «Звезда» издавалась даже в блокаду».

Читатели «Новой» теперь знают, какой подарок они могут сделать юбиляру: подписаться на журнал самим либо оформить подписку для какой-либо из библиотек.

О юбиляре

Яков Гордин родился в семье известных ленинградских пушкинистов. Его отец в послевоенные годы восстанавливал Святогорье: в 1945–1949 годах был заместителем директора по научной работе в Пушкинском музее-заповеднике.

«В первые дни войны отец записался в народное ополчение, но потом его как белобилетника (с детства у него было больное сердце) сделали лектором от дома Красной Армии на проспекте Володарского, 20, как тогда именовался Литейный. Оттуда ходил пешком на передовую, читал бойцам лекции о русской культуре. И как слушали! Был награжден медалью «За оборону Ленинграда», что не помешало в июне 1945-го оказаться высланным из города – два его старших брата были репрессированы. Так он и попал в Михайловское.

Я рос книжным юношей, воспитанным на Джеке Лондоне. Мне хотелось испытаний и приключений. А где их было найти в Ленинграде после окончания школы? Отправился искать по соседству со своей 206-й школой, что на Фонтанке: во Фрунзенский райвоенкомат, попросил призвать меня в армию.

Ехали 21 сутки эшелоном через всю страну, чтобы оказаться в отдельном учебном стрелковом полку в/ч 01106 в районе Ванинского порта, на берегу Татарского пролива, напротив Сахалина. После учебного полка я служил в инженерно-саперном отдельном полку в Южном Забайкалье. Замечательные годы были. Как еще узнаешь страну от Тихого океана до монгольской границы? И командиры наши были симпатичные люди, фронтовики. Вспоминаю с благодарностью командира в/ч 01106 гвардии полковника Хотемкина, которому я обязан своей неплохой физической формой. Нас ведь готовили к ядерной войне и безжалостно тренировали на скорость передвижения – никаких бронетранспортеров в 1954 году не было. Очевидно, считали, что радиацию можно обогнать.

Ну а демобилизовался я в конце 56-го года, и в итоге вся политика просвистела мимо. Замполиты нас текущей политикой не перегружали, так что мы ничего не знали ни о ХХ съезде, ни о речи Хрущева. Родители сохранили все мои письма из армии. Спустя 60 лет я стал их перечитывать и понял: пора браться за армейские воспоминания, поскольку я очень многим армии обязан. Они уже в значительной части написаны.

…Итак, вернулся я в Ленинград абсолютно политически нейтральным человеком. Начал писать стихи. Поступил на филфак Университета. В это время в моей сержантской голове многое начало проясняться. От юноши по имени Сережа Вольф, встреченного в газете «Смена», я впервые летом 1957 года услышал имена Горбовского, Уфлянда. Осенью познакомился с юным Бродским.

Я не был диссидентом. Был просто достаточно активным антисоветчиком. Читал самиздат, тамиздат… Книги, не издававшиеся в СССР, я получал от знакомых иностранных аспирантов-славистов. Например, драгоценный тогда трехтомник Мандельштама, изданный в Нью-Йорке, «Архипелаг ГУЛАГ», «Доктор Живаго» и так далее. Был прикосновенен к составлению неподцензурного исторического альманаха «Память», создававшегося в России, а издававшегося в Париже.

Арсений Рогинский, который фактически был главным редактором альманаха, тяжело отсидел четыре года по абсолютно вздорному обвинению, поскольку организацию альманаха доказать не смогли. Сейчас Рогинский возглавляет «Мемориал» в Москве».

Как-то в одном из интервью Яков Аркадьевич назвал себя «профессиональным подписантом»: «В 64-м году был суд над Бродским и вся эта безобразная история, санкционированная главой обкома партии Толстиковым. Было составлено письмо в защиту поэта, которое подписали 49 молодых ленинградских литераторов. Затем я подписывался в защиту Синявского и Даниэля, в защиту Гинзбурга и Галанского. В результате с 1968 года на несколько лет оказался в черном списке с запретом на публикации и постановки пьес. Но зато – спасибо советской власти! – окончательно занялся историческими исследованиями».

Об истории

«Надеюсь взяться за книгу, в которой подведу итог своим занятиям Петровской эпохой. Мы ведь, по сути, живем в петровском государстве до сих пор, и это требует объяснения. Из утопической идеи Петра быстро построить регулярное государство, сделать Россию большой Голландией получилось нечто печальное, крайне несовершенное. Военно-бюрократическая машина с тотальной цензурой, с криминализованным чиновничьим аппаратом, тянущая соки из страны как из сырьевой базы. Советская власть вернулась к петровской модели, возродив даже крепостное право – в виде колхозов.

Шестидесятые? Нет, их сильно идеализируют. Вспомните: это был период политических процессов, демонстрировавших, что власть может сделать с человеком что угодно. Это время событий в Чехословакии. Период больших надежд – он, конечно, с 1987-го и до середины девяностых. Но произошла та же история, что и при попытке установить конституционное правление еще при Анне Иоанновне, при декабристах, в ситуации с Учредительным собранием.

Я несколько лет назад читал в Москве лекцию «От Сенатской до Болотной». Там речь шла не о мятежах, я не сторонник радикальных методов без крайней необходимости, а о том, как в демократическом, а ранее в конституционном движении триста лет тактические разногласия перевешивают общие стратегические задачи. Это наша добрая российская традиция. У нас категорическая невозможность прогрессивных сил договориться между собой».